В ходе археологических раскопок 1949 года была найдена знаменитая гнёздовская амфора-корчага с надписью. Она оказалась древнейшим русским текстом из всех существующих. Надпись на целое столетие старше известных науке и датируется началом Х века. В своём отчёте руководитель экспедиции Д. А. Авдусин указывал:
«Находка русской надписи X века имеет чрезвычайно важное значение. Ни одна из известных русских надписей не восходила к X веку, и русскую письменность вели только с XI века. Теперь мы знаем, что русская письменность и грамотность существовали, по крайней мере, на столетие раньше — в первой четверти Х века» [2, c. 322].
Но кроме столь важной надписи курган Л-13 оказался примечательным ещё по одной причине. Он очень был похож на описание захоронения знатного руса, сделанное в Х веке Ибн Фадланом, арабским послом, по результатам его посольства к некоему царю славян и властителю Булгара, в так называемой «Записке». И там, и там было парное сожжение мужчины и женщины в лодье, и находки в кургане в деталях повторяли всё то, что записал древний арабский посол. Всё это было сразу отмечено самим Авдусиным:
«Обряд погребения в кургане №13 совпадает с описанием, сделанным Ибн-Фадланом: в гнёздовском кургане имеются даже кости птицы, даже памятник на вершине кургана» [2, c. 322–323].
Посольство Ибн Фадлана на Древнюю Русь состоялось в 922 году, и это тоже удивительно точно соответствует датировке кургана в Гнёздово. Ещё любопытнее оказалось то, что никаких парных сожжений в лодье за пределами Гнёздово археологами вообще не найдено. Казалось бы, первое, что должны были сделать исследователи, это отождествить два объекта, коль они совпадают во всех деталях и хронологически. Ведь других подобных не существует и выбирать не из чего. Но все специалисты уверены, что посольство Ибн Фадлана приходило на Волгу, в Волжскую Булгарию, а Гнёздово ведь далеко на Днепре, рядом со Смоленском.
А ровно за полвека до находки Авдусина другой, не менее знаменитый археолог А. А. Спицын, будущий член-корреспондент АН СССР, опубликовал свою нашумевшую статью по тому же Фадлану. В ней он доказывал, что весь рассказ араба о том походе выдуман от начала до конца. И хотя Спицын известен как великий археолог, эту его статью если и упоминают, то с пояснениями, что она, конечно же, не заслуживает внимания. Уничтожающая критика обрушилась тогда сразу же — востоковед В. Г. Тизенгаузен высказался так:
«Конечно, каждый волен, сколько ему угодно, сомневаться в сообщениях автора „Записки“ и сокрушаться о „досадных для археолога и историка неточностях и умолчаниях“, но это ещё не даёт права безусловно отрицать его показания на основании одних только личных убеждений [...]. попытки подобной критики не могут, конечно, иметь ни малейшего научного значения» [31, с. 029].
И хотя Спицын решительно не согласился с критикой, но остался в этом вопросе в гордом одиночестве. Ситуация, разумеется, была вполне ожидаема, но что же заставило уважаемого археолога ввязаться в столь невыгодную научную баталию? А всё дело в том, что годом ранее был подведён итог всем поискам в Поволжье археологических следов по Фадлану. Итог оказался удручающим, что и определило позицию учёного в той статье.
Иными словами, два именитых археолога высказались по одному и тому же вопросу с диаметрально противоположных позиций. Один исследовал местность, где якобы побывал Ибн Фадлан, никаких следов не нашёл и утверждает, что весь рассказ выдумка. Другой же поражается явным сходством находок с текстом того же араба, но в местности, достаточно удалённой от первой.
А через 9 лет после Авдусина ученик того же Спицына П. Н. Третьяков сделал ещё одну удивительную находку. На городище Тушемля, тоже неподалёку от Гнёздово, было найдено святилище, словно позаимствованное из того известного описания Ибн Фадлана. Ещё несколько аналогичных были найдены поблизости.
«Особенностью городища Тушемля [...] было находящееся в его пределах языческое святилище. Оно располагалось в конце „двора“, около стрелки городища, и представляло собой круглую утрамбованную площадку диаметром 6 м, по краю которой, по кругу, стояли деревянные столбы — вероятно, изображения божеств, — а в центре находился большой и массивный столб, изображавший главное божество. [...] Ближайшим аналогом святилищ в пределах городища является святилище, описанное в X в. Ибн Фадланом» [32, с. 276].
Однако и на этот раз никто из специалистов не стал выдвигать версию, что Фадлан побывал не на Волге, где не смог найти его Спицын, а на Днепре, где его следы увидели Авдусин с Третьяковым. Причина такой нерешительности в том, что днепровский след категорически не вписывался в концепцию, согласно которой арабы Днепра вообще не знали и посещать его никак не могли. Отказ от этого постулата разрушил бы очень многое, а свою задачу исследователи видели в том, чтобы данную позицию укреплять. Потому огромные усилия тратились лишь на заглаживание многочисленных противоречий вместо того, чтобы изначально строить выкладки в соответствии с реальными фактами.
Каждый очередной исследователь неизбежно попадал здесь в одну и ту же глубокую «чужую колею» без малейших шансов покинуть её. Иначе, чтобы остаться в научных рамках, ему пришлось бы взять на себя перекройку всей концепции, наработанной поколениями.
Ситуация существенно изменилась после того, как в работе «Theorema Inopinatum» [34] мною логически строго было доказано, что многочисленные арабские тексты хотя и по-разному, но весьма точно описывают одну и ту же местность, реально существующую в Приднепровье. То есть Днепр арабы всё же знали.
Путешествие Ибн Фадлана в ней тоже отчасти затрагивалось, но формат той статьи не позволил слишком сильно углубиться в детали. Восполнить этот пробел мы и попытаемся в данной работе.